И действительно. Главный художник редакции Марина Львовна Гончарук подтвердила: она не только родом из Минска, но и знает историю семьи вплоть до прапрадеда. Правда, имя прапрабабушки — супруги Иоакима Клейна до потомков не дошло. Доподлинно известно только, что перебрались они сюда из Австрии в первой половине XIX века. Когда бурное развитие промышленности всколыхнуло мир, царь Николай I велел приглашать в тихие сонные провинциальные городки иностранных специалистов. Именно за счет их энергии и энтузиазма выросла и стала известной в мире текстильная Лодзь. Не в такой степени, но встряхнулся и начал бурно строиться Минск.
Дела в этом городе у молодого инженера-строителя Клейна складывались неплохо, вскоре он стал владельцем первого городского кирпичного завода, двух доходных домов. Единственную дочку Марию в семье воспитывали по законам австрийских предков: аккуратность, послушание родителям, безукоризненное знание домоводства, кулинарии и, конечно же, немецкого языка. Мария оправдала все ожидания родителей, кроме одного: она отвергла выбранного ими жениха и вышла замуж по любви за местного православного небогатого дворянина Михаила Нарановича. Такое своеволие отец наказал лишением наследства. Хотя впоследствии сменил гнев на милость, взял зятя на работу, но поблажек не давал и платил ему наравне со всеми служащими.
В семье Нарановичей подрастали девять детей, среди которых был и дед Марины Львовны Владимир Михайлович, родившийся в январе 1887 года. Крещенные в православии дети дома с мамой разговаривали исключительно по-немецки и никогда не забывали, что их историческая родина там, где сияют вершинами Альпы.
Немецкий язык сыграл свою роль в судьбе Владимира Михайловича, когда тому пошел шестой десяток. Во время войны оккупанты навели справки о его происхождении и пригласили на хозяйственную службу, выдав ночной пропуск и обеспечив лошадью с повозкой для перевозки продуктов. Зная язык, Наранович был осведомлен о многих намерениях оккупантов, а так как на улице Московской люди разных национальностей жили удивительно дружно, то и вывозил Наранович на этой повозке за город соседей, спасая их от гетто. Потому и выручил его после войны из-под ареста фронтовик полковник Залман, чья семья была спасена Владимиром Михайловичем.
— Дедушкины австрийско-немецкие корни проявлялись даже в быту, — вспоминает Марина Львовна. — Он построил дом с невиданно высокими потолками и огромными окнами. Для таких окон невозможно было найти столярку, и дед сам сделал рамы в своей маленькой, но досконально оборудованной столярной мастерской. Присутствовать внукам здесь разрешалось, но взять без спроса инструменты или того хуже навести беспорядок в их педантичной раскладке — боже упаси. При своей огромной любви к веселой своенравной жене дед упрекал бабушку за недостаточно, на его взгляд, начищенные сковородки, не по линеечке развешанные половники. А у бабушки наибольший порядок был в палисаднике, где, бесконечно сменяясь, цвели удивительные цветы, росли розовые деревья. Не кусты, а именно деревья с белыми и красными ароматными цветами, из лепестков которых бабушка варила невиданное в те времена варенье.
От вокзала к дедовскому дому на улице Московской до 70-х годов прошлого века вела улочка, выложенная темно-красным полированным прочным кирпичом с вытесненной на нем печатью «Клейн». Марина с братом Игорем прекрасно знали это клеймо прапрадедовского кирпичного завода, как и то, что железнодорожная водонапорная башня сложена из такого же материала.
— Это строение мне нравится во всех отношениях, — говорит Марина Львовна. — Его архитектура, цвет, фактура, расположение. Грустно от того, что уникальное здание пустует. Его бы отреставрировать, сделать там ресторан, клуб, галерею, музей…
В семье Клейнов-Нарановичей-Мацкевичей были строители, железнодорожники, юристы, историки, военные и даже игуменья одного из минских монастырей. Но художником Марина Львовна стала первой. И так распорядилась судьба, что пять лет проработала в Швейцарии у подножия тех самых сияющих Альп своей исторической родины.
— И все пять лет тосковала о Минске, — вспоминает Марина Львовна свое тогдашнее состояние. — Я делала росписи в викторианском стиле, но, как ткачихе из стихов Богдановича, мне хотелось рисовать «цвяток радзiмы васiлька». Многие мои коллеги изображают Минск в жемчужно-серой гамме, да и преподаватели в институте когда-то утверждали, что Минск должен быть серебристо-серым. А мне он видится золотисто-бежевым, терракотовым с переходом в бордовый, как те памятные прапрадедовские кирпичи. Теплым и солнечным, с уютными улицами, по которым ходили мои предки, ходит мой сын и будут бегать внуки…